– С другой стороны, так больше места в комнате… – вздохнул Бергер, – у них игрушки, книжки… – потрепанные детские вещи Фаине приносили пожилые женщины, приходящие в синагогу:
– Фейгеле отказывается от дребедени про Ленина и коммунизм, – усмехнулся Бергер, – она допускает домой только книжки о животных и природе… – Исаак любил еще и технику. Лейзер сделал сыну деревянный поезд с рельсами, подъемные краны. У знакомого мастера в «Металлоремонте» он выточил на станочке строительные блоки:
– Получилось не хуже, чем в «Детском мире», – гордо подумал он, – руки у меня не потеряли ловкости… – несмотря на увечье, Лейзер мог написать мезузу и сделать обрезание:
– Обрезание еще делают, за закрытыми дверями, а мезузы только проверяют, и то старики… – пергамента на новые свитки взять было неоткуда. Евреи бережно хранили дореволюционные мезузы:
– Из парнишки выйдет отличный сойфер, – подумал Бергер о младшем Левине, – у него руки приставлены нужным местом… – Лейзер видел крохотные свитки с иероглифами, работы парня:
– Но он никогда не станет соблюдающим, – Бергер покачал младшую дочь, – глаза у него не такие. Его сестры тоже вряд ли вернутся к вере. Одна вообще на сцене танцует… – о сцене Лейзер и завел разговор на праздничной трапезе в синагоге. Он был недоволен своей вспыльчивостью:
– Я правильно сделал, он жук и пройдоха, – администратора Колонного Зала ему показал раввин, – но в праздник такие вещи запрещены… – Лейзер немного жалел, что они были не на зоне:
– В лагере, получив заточкой в бок, мерзавец сразу бы уяснил, что к чему… – администратор наотрез отказался провести его за кулисы:
– Реб Лейзер… – они говорили на идиш, – господин Авербах израильтянин, пусть и с британским гражданством. Вы не представляете… – пройдоха, как о нем думал Лейзер, прижал ладони к груди, в дорогом пиджаке, – не представляете себе, сколько в Зале и вокруг будет милиции, работников Комитета… – Лейзер буркнул:
– Я подстригу бороду и даже надену галстук… – обычно ни того, ни другого он делал, обходясь ватником зимой и старым пиджаком летом. Галстуков хасиды не носили:
– Одолжу шляпу… – добавил Бергер. Администратор помотал почти лысой головой:
– Нет, и не просите. И вообще, для чего вам нужен маэстро? Принесете ему тфилин или кошерной еды… – администратор улыбался:
– Он живет в «Метрополе», для него готовит кремлевская обслуга. Вы там придетесь не ко двору… – Лейзер прижал к себе ворочающуюся в одеяльце дочь:
– Я взорвался, обозвал его мамзером и кое-чем похуже. Хорошо, что Шауль не понимает идиш… – подросток, как выяснилось, все же разобрал, что речь шла о Колонном Зале. Вернувшись с ним за стол, парень захрустел миндальным пирогом
– Лазарь Абрамович, вы хотите попасть на концерт маэстро Авербаха? Ничего не может быть легче… – он стряхнул крошки с длинных пальцев, – достаточно пяти минут работы над замком и для вас с моей помощью откроется любая дверь… – он утащил второй кусок. Лейзер хмуро размешал сахар в чае:
– Думать о таком не смей, – отрезал он, – тебе четырнадцать лет. Я видел, что с малолетками делают на зонах. Не забывай, пока твои сестры не замужем, они твоя ответственность, раз вы сироты. Тебе надо избегать милиции, впрочем, ее всем надо избегать… – Павел с Аней, тем не менее, собирался пойти к Колонному Залу:
– Может быть, найдется лишний билетик, – хмыкнул подросток, – жаль, что у Нади репетиция в училище… – он, разумеется, не знал, что Наде запретили приближаться к залу:
– Не надо, чтобы маэстро видел вас в Москве… – наставительно сказал ей комитетчик, – вы появитесь перед ним в Новосибирске, как мимолетное виденье, гений чистой красоты… – Саша восхищался планом операции:
– Видна рука товарища Котова. Мы не шантажисты, мы не покажем Моцарту никаких фотографий… – снимки пока делали только для архива Лубянки, – девушка напишет ему благородное послание. Я любила и буду любить только тебя, но я не хочу обременять тебя ребенком… – Саша подозревал, что получив такое письмо, Моцарт добрался бы и до Биробиджана, откуда по легенде происходила фальшивая студентка музыкального училища:
– Она залучит к себе в постель еще и Викинга, – весело подумал Саша, – а наша техника снимет фильм, что нам поможет в будущей работе… – судьбой предполагаемого ребенка он не интересовался:
– Это дело начальства. Наверное, Авербаха хотят крепче привязать к СССР, а Викинг нужен из-за его занятий ядерной физикой… – напевая колыбельную просыпающейся дочери, Лейзер думал о Колонном Зале. Он, в общем, знал, что ему надо делать:
– Увидев меня у входа, реб Авербах остановит машину. Он выйдет, поднимется ко мне… – Лейзер предполагал, что милиция появится рядом почти немедленно:
– Но мне и не надо много времени, только передать конверт… – он был уверен, что маэстро не откажет:
– Фейгеле со мной согласилась. Реб Авербах еврей, он не пройдет мимо другого еврея в беде. Милиция его не тронет, а мне это даст пару минут…
Лейзер вспомнил про обещание комиссии в следующий раз послать его в закрытую лечебницу:
– Но Фейгеле, – беспомощно подумал он, – у нас трое детей… – перед его возвращением жена ходила в микву:
– В начале лета может быть четверо… – понял он. Открыв голубые глазки, Ривка коротко заплакала:
– Я не имею права оставлять Фейгеле одну, без помощи и поддержки. Вдруг ее с Исааком ищут, вдруг здесь появится милиция… – у Бергера тоскливо заболело сердце:
– Но я должен выполнить мицву, это моя обязанность перед умершим. Никак иначе мне этого не сделать… – мягкая рука протянулась через его плечо, на Лейзера повеяло запахом молока. Фаина ловко взяла дочку:
– Сейчас я ее покормлю… – она поманила Лейзера за собой:
– Выпей чаю, мой милый… – в праздники разрешалось пользоваться огнем от заранее зажженной свечи. Лейзер устроил ее с девочкой у себя на коленях. Отхлебнув горячего чая с медом, он прижался губами к белой шее:
– Фейгеле все равно слаще, как сказано: «Мед и молоко под языком твоим, сестра моя, невеста моя», – царь Шломо писал о Торе, но Лейзер думал о жене. Фаина нашла его руку:
– Исполняй мицву, милый… – тихо сказала она, – как заповедовано… – Лейзер помолчал
– Но если меня опять арестуют, милая? Вы останетесь одни, тебе надо кормить детей… – она повернулась. В голубых глазах Лейзер увидел почти суровое упорство:
– Она ребенком выбралась из расстрельного рва, сбежала из госпиталя, где родился Исаак… – Фаина провела губами по заросшей полуседой бородой щеке мужа:
– Ты вспомнил, что до войны виделся с Авраамом Судаковым… – Бергер кивнул:
– Он привез нам в Каунас письма от израильской родни. Получилось, что почти последние письма… – удерживая дочь, Фаина поправила платок:
– Тем более. О Исааке ты тоже пишешь. Он Судаков, у мальчика есть семья. Мы его семья, но реб Авраам должен знать, что он родился… – Фаина устроила голову на плече мужа. Лейзер вспомнил роман, услышанный в бараке на карагандинской зоне:
– О каком-то герцоге, выручившем друга из тюрьмы. В средние века дело случилось. Как он говорил… – Бергер поцеловал летние веснушки на носу жены: «Делай, что должно, и будь, что будет. Пойдем спать, милая».
Разговаривая с Героем Социалистического Труда, орденоносцем, профессором Мендесом, директором закрытого экспериментального полигона, как значился в документах остров Возрождения, Эйтингон никак не мог избавиться от легкого чувства брезгливости.
Он стоял у старомодного телефона, рассматривая большую карту Москвы на стене:
– Шмата, тряпка, – вспомнил Наум Исаакович, – так его называли уголовники, державшие его у параши. Его проигрывали в карты, он загонял евреев дубинками в газовые камеры, но теперь он на коне… – полигон выполнял программы военных и Комитета Государственной Безопасности. Эйтингон подозревал, что предстоящие в октябре испытания нового оружия тоже не обойдутся без участия подчиненных профессора Мендеса:
– Отправят под землю зэка, их не жалко, – он склонил поседевшую голову набок, – а на Новой Земле кузькину мать тоже, наверняка, сбросят на головы каким-нибудь доходягам. Хотя с такой мощностью бомбы от них даже пепла не останется… – болтая с профессором, Эйтингон напоминал себе, что линии в загородной резиденции прослушиваются. Он не мог спросить Кардозо о судьбе 880 или Саломеи:
